 Имя великого театрального реформатора связано с Грузией самым что ни на есть тесным образом – он родился в Гурии, в деревне Шемокмеди близ города Озургети. В 1863 году, после смерти отца, подполковника Ивана Васильевича Немировича-Данченко, старшие дети отправились в самостоятельное плавание, а Володя с мамой переехали в Тифлис. Там-то в жизнь Владимира Немировича-Данченко и вошел театр. Как оказалось – навсегда. Это удивительно и символично: все, что окружало Володю в Тифлисе, все, что происходило с ним и вокруг него, было связано именно и только с театром. Он жил в доме напротив Инженерного сада, где тогда строился тифлисский Летний театр (конечно, сейчас ни того сада у самой Куры, ни тогдашнего казенного театра уже нет).
Регулярно посещал театр – тот самый легендарный Караван-сарай Григория Тамамшева, в котором располагался первый в Тифлисе оперный и драматический театр. Спектакли смотрел по многу раз и выучил почти наизусть «Бориса Годунова» и «Маленькие трагедии» Пушкина, «Маскарад» Лермонтова, «Гамлета», многие пьесы Островского.
Сам сочинял пьесы. Представьте себе, ученик четвертого класса тифлисской Первой гимназии написал драму в пяти действиях «из французской жизни» «Бедняк Ноэль Ромбер», водевиль «Свадебная прическа» и пьесу с куплетами.
Издавал классный литературный журнал «Товарищ» и даже написал для него историческую повесть. Привлекал к участию самых способных учеников, один из которых перевел для журнала отрывок из «Витязя в тигровой шкуре».
Кстати, о гимназии. «Сведения относительно Тифлисского благородного училища» в 1827 году составил лично Александр Грибоедов. Из этих «Сведений» нам, в частности, известно, что училище было учреждено в Тифлисе 21 мая 1804 года князем Павлом Цициановым, и окончившие курс получали право поступить на казенное содержание в Московский университетский благородный пансион для продолжения обучения. Стоит также добавить, что в 1850 году на сцене гимназии была впервые показана пьеса Георгия Эристави «Раздел» – так в Грузии начался профессиональный грузинский театр.
Однако вернемся к гимназисту Немировичу-Данченко. Дома Володя устроил себе театр. «На широком подоконнике стоял мой театр, – вспоминал спустя годы Владимир Иванович. – Карточные короли, дамы и валеты, загнутые там, где помещается их одна голова и с проволокой над другой, – ходили по моей сцене и изображали героев всевозможных пьес, какие я только видел, читал или просто о которых слыхал. Я клал перед собой школу нот, оставшуюся в доме от первых уроков сестры, стучал палочкой и, дирижируя и играя сам, как делают дирижеры маленьких оркестров, распевал увертюры и вальсы, распевал тихонько, чтобы меня не подслушали, давал звонки, поднимал занавес и играл. Особенно часто играли у меня мои короли, дамы и валеты «Пир во время чумы», «Каменного гостя» и пьесы Гоголя и Островского».
Здесь же, в Тифлисе, Володя получил доступ в загадочный мир театрального закулисья. Вот как это случилось. Его, ученика седьмого класса, пригласили репетитором к сыну знаменитого режиссера Александринского Императорского театра Александра Яблочкина, который в 1874 году приехал в Тифлис (кстати, во второй раз, после 1851 года) и взял под свое руководство русский театр, чтобы дать ему новое дыхание.
«Яблочкин платил мне щедро, – писал Владимир Иванович, – но если бы он и поскупился, я все равно радостно ухватился бы за уроки в театральной семье, за одну возможность приблизиться к дому, где в воздухе носятся слова из театра, где люди, как мне казалось, ходят и говорят не так, как обыкновенные люди, где пахнет театром, костюмами, красками, – к дому, где все полно переживаниями самолюбий, мечтаний, явных успехов и тайных закулисных столкновений, – словом, приблизиться к театральной атмосфере… Дом, наполненный актерскими волнениями, закулисными словами… Это взращивало тягу к театру».
В семье Яблочкиных Володя знакомится с известными артистами, в том числе, с Осипом Правдиным, который прослужил в Тифлисском театре два сезона, после чего был приглашен в Александринский, а затем в Малый театр, где и снискал огромную славу (вот, кстати, еще один пример великого творческого пути, который начался в Грузии).
А еще гимназисту Немировичу-Данченко разрешили приходить в театр на репетиции. То есть, обратите внимание, свои первые профессиональные уроки будущий великий режиссер прошел именно в Русском театре Тифлиса, наблюдая за тем, как репетирует Яблочкин. Спустя много-много лет Владимир Иванович вспоминал: «Была такая драма – «Испорченная жизнь» Чернышева. Главную роль играл молодой актер Журин. Врезалось мне в память, как Яблочкин заставлял Журина повторять главную сцену множество раз, да во весь голос и всеми нервами – сцену-монолог – то заражая Журина своей энергией, то объясняя ему психологическое содержание, то просто показывая по-актерски. Такая режиссура была тогда новостью, во всяком случае, явлением необычным».
Желание самому заниматься театром переполняет Володю. Вместе со своим другом и одноклассником Сашей Сумбаташвили (Сашей, который впоследствии станет знаменитым артистом и драматургом Александром Сумбатовым-Южиным) он участвует в любительских спектаклях как артист – в водевилях «Мастерская русского живописца» Владимира Соллогуба (того самого, который при наместнике Михаиле Воронцове был директором Тифлисского Русского театра) и «Девушка себе на уме» Петра Григорьева, артиста Императорского театра и драматурга.
И все-таки, «окончив курс наук», как тогда говорили (надо отметить – с серебряной медалью), Немирович-Данченко не идет по театральной стезе – он становится студентом физико-математического факультета Московского университета. И – постоянным зрителем Малого театра. С галерки, разумеется. А на свои первые летние каникулы приезжает в Тифлис, дни и ночи напролет рассказывает Саше Сумбатову о Малом театре и, конечно, без конца играет в спектаклях любительского театрального кружка – в комедии журналиста и драматурга Николая Чернявского «Гражданский брак» (о равноправии мужчины и женщины, между прочим), в пьесе артиста, драматурга, педагога Ивана Самарина «Перемелется – мука будет» (добавим, что Самарин был учеником Михаила Щепкина, знаменитым исполнителем ролей Молчалина, Чацкого и Хлестакова, а Чайковский написал в его честь знаменитую элегию «Привет благодарности»), а также в комедии Виктора Дьяченко «Современная барышня». Кроме того, он играет главную роль в пьесе Ивана Чернышева «Испорченная жизнь» – да-да, в той самой пьесе, на репетиции которой Александр Яблочкин когда-то допустил юного репетитора, гимназиста Володю Немировича-Данченко. Успех артиста-любителя в этом спектакле оказался настолько велик, что знаменитый Градов-Соколов уговаривает его немедленно идти на профессиональную сцену…
Лето 1878 года Владимир снова проводит в Тифлисе и снова выступает на любительской сцене – на этот раз он играет роль Жадова в «Доходном месте» А. Островского.
Осенью 1878 года Немирович-Данченко вернулся в Москву. В то время студент второго курса Московского университета еще не знал, что впереди его ждут встреча со Станиславским, создание нового театра, постановка великих спектаклей и всемирная слава. Как не знал и того, что в родной Тифлис он приедет только в 1941 году – спустя почти 65 лет…
28 октября 1941 года, после почти 65-летнего перерыва, Владимир Иванович Немирович-Данченко вернулся в Грузию.
Надо сказать, что в 1927 году МХАТ приезжал в Тбилиси на гастроли. Но, насколько нам известно, Немирович-Данченко в поездке участия не принимал. Кстати, в документальной картине Михаила Калатозова «МХАТ в Тбилиси», посвященной этим гастролям, на экране появляются только артисты театра – В. И. Качалов, В. А. Вербицкий, М. И. Прудкин, М. Н. Кедров, П. М. Лейсли, Ф. Н. Михальский, В. Л. Ершов, Н. П. Ларин, А. М. Комиссаров и Я. И. Судаков. Немировича-Данченко в числе «героев» фильма нет…
Так или иначе, в августе 1941 года МХАТ, как и другие театры, отправили в эвакуацию. Корифеи МХАТа и Малого театра были эвакуированы в Нальчик. Но Владимиру Ивановичу не удается найти себя в Нальчике, ему не по себе, он рвется в Москву, посылает телеграмму за телеграммой. В октябре Москва предлагает Немировичу-Данченко переехать в Тбилиси. 83-летний мастер реально смотрит на вещи и хорошо понимает, какая насыщенная программа ожидает его в Грузии: «А хватит ли меня? Ведь надо будет смотреть грузинский драматический, оперный, русский драматический и по каждому выступать и выступать вообще, и банкеты!.. Не выдержу, не забывайте о возрасте! Да и 400 километров автомобиля!». И все-таки он едет. Прибывает из Нальчика в Орджоникидзе (нынешний Владикавказ) – там Владимира Ивановича встречает художественный руководитель Театра имени Руставели Акакий Васадзе. Как и было сказано, 28 октября Немирович-Данченко приезжает в Тбилиси. Он пробыл в столице без малого год, и нам понадобился бы не один десяток страниц, чтобы описать все, что великий режиссер и педагог успел сделать за это время. Далеко не каждому юнцу оказались бы по плечу такие нагрузки! Представьте себе, этот очень пожилой и не очень здоровый человек выступает на творческих вечерах (сборы от которых идут в фонд обороны), пишет статьи, смотрит спектакли (его поражает Акакий Хорава в роли Отелло), встречается с общественностью, читает публичные лекции, ведет заседания Комитета по Государственным премиям, читает и рецензирует новые пьесы (в частности, пьесу Константина Симонова «Русские люди»), почти каждый вечер принимает у себя работников грузинских театров и ведет с ними долгие беседы, готовится к постановке «Короля Лира» и «Антония и Клеопатры», приступает к репетициям пьесы А. Островского «На всякого мудреца довольно простоты» в театре Грибоедова. «Для Глумова взяли одного из лучших актеров здешнего театра», – писал Немирович-Данченко. Как полагают историки театра, в данном случае речь шла об актере Владимире Брагине. Стимулом и мотивом для такой активной деятельности ему служило вполне осознанное желание: «Мне очень хочется отдать свой опыт и знания театрам Тбилиси, города моего детства и юности, чтобы хоть немного поквитаться за все то, что я 60–70 лет назад получил от него».
Увы, Владимир Иванович заболел, и планам не дано было осуществиться. Об этом говорится в его письмах, отправленных им из Тбилиси: «Антоний и Клеопатра» на ближайший год, а «Гамлет» уже на следующий. Я совсем приготовился ставить это здесь, в театре Руставели, тем более, что Хорава отлично подходит к Антонию, и, говорят, хороша Клеопатра. Если бы я не заболел (на 5 месяцев!), я бы, вероятно, наладил постановку»; «С этим несносным бронхитом, способным омрачить самые жизнерадостные часы!.. И у профессоров-то какое-то безнадежное выражение лица. Я уже месяца два слышу две фразы: «Вот установится настоящая погода, и все как рукой снимет. Недели две подождем!» И другую: «Небывалая в Тбилиси погода! Никто не помнит! В это время всегда уж давно ходят без пальто, как летом, а тут холод и даже снег!» И вот только дня три (!) как говорят: «Ну, погода устанавливается, теперь через несколько дней все будет отлично!» Но я уже знаю, что это означает: что через несколько дней должно начаться выздоровление, – так сказать «Барвиха». И надо 3 недели. Иначе опять влетишь. Я этой «Барвихи», выйдя из больницы, не провел»; «За почерк извините, сейчас пишу лежа. Из одного окна – телеграф, а из другого – гора Давида с храмом… А в театре Руставели уверены, что дело со мной пойдет так: вот через несколько дней я встану, значит, через недельку начну постановку… которую сдам примерно в декабре!»
Своего рода памятник Немировичу-Данченко «поставил» Народный артист Грузии Котэ Махарадзе – он оставил нам уникальный исторический документ: подробные воспоминания о пребывании Владимира Ивановича в Тбилиси. Я с удовольствием процитирую главу «Тбилисская зима 42-го года» из книги Котэ Махарадзе «Репортаж без микрофона» (добавлю, что в то время Котэ, будущий знаменитый актер и спортивный комментатор, только-только с отличием окончил Тбилисское хореографическое училище, блестяще исполнив в дипломном спектакле сразу две партии в балете Делиба «Копеллия» и – окончательно расстался с балетом):
«Это была удивительная зима в Тбилиси. Большая группа выдающихся деятелей искусства из Москвы, Ленинграда, Украины была эвакуирована в столицу Грузии. Немирович-Данченко, Качалов, Книппер-Чехова, Рыжова, Тарханов, Массалитинова, балерина Марина Семенова, певцы Гришко, Частий, Кипоренко-Доманский, известные композиторы и пианисты Сергей Прокофьев, Игумнов, Гольденвейзер и многие другие. Приехал к себе на родину и Вахтанг Чабукиани.
В те тяжелые дни в Тбилисском оперном театре давались спектакли и концерты, о которых мечтал бы каждый и в мирное время.
Настоящий праздник высочайшего искусства! Нет, это ничем не напоминало пир во время чумы. Это было, скорее, проявлением веры в свои силы, убежденности в победном исходе войны. Все отдавая фронту, народ продолжал жить напряженной, но полнокровной жизнью. Ведь нашли в себе силы герои обороны Ленинграда в тяжелые дни блокады грянуть седьмой симфонией Шостаковича, потрясшей весь мир и врага в первую очередь.
Отрывки из спектаклей Художественного и Малого театров, арии из опер, балетные дивертисменты, замечательные чтения Василия Ивановича Качалова, встречи и беседы Немировича-Данченко, посещение им спектаклей и репетиций в театрах Руставели и Марджанишвили, лекции в театральном институте. Все это наполняло город удивительным ароматом театральных грез. Тбилисцы видели все это, присутствовали на этих удивительных вечерах. Счастье было столь огромно, что порой забывалось: враг ведь в двухстах километрах от города.
Когда слух об эвакуации мхатовцев прошел по Тбилиси, мало кто поверил в это, скорее, было не до этого. Ошеломляющее начало войны подавляло и угнетало. Мы, юноши, свыклись с мыслью, что непобедимая Красная Армия мгновенно разгромит противника – и сделает это, как нас учили, на территории врага. Трудно было поверить в то, что происходило на самом деле: раз за разом проигрывались отдельные битвы, оставлялись десятки городов и сотни сел. Ленинград – в блокаде, фашисты – под Москвой, фронт вплотную приблизился к главному Кавказскому хребту. После полуночи Тбилиси погружался в кромешную темноту. Мы с трудом находили дома и квартиры друг друга. Если собирались, сидели в темноте. Почти в каждой семье лежали извещения о гибели близких. Место наших постоянных встреч, всегда праздничный и шумный проспект Руставели, который, по инерции все называли Головинским проспектом, потерял свою прелесть и праздничность, как-то приуныл, а с наступлением ночи вовсе терял свое лицо, становился холодным и чужим.
Все было необычно. Мы не понимали, почему в срочном порядке отвели большое здание рядом с фуникулером под военный госпиталь, пока не увидели первых раненых в городе. Это были военные моряки. Я впервые увидел воочию человека в тельняшке, притом тяжело раненного. Раньше тельняшка мелькала только на экране и в спектаклях. Несколько раз появились над городом «Мессершмитты». Зенитчики открыли по ним огонь. Мы подбирали осколки снарядов, но делали это как-то весело и задорно, еще не до конца понимая весь ужас происходящего. Война казалась нелепой, происходящей где-то в другой части планеты…
Ребята сразу пронюхали, где разместились мастера искусств, и мы всей ватагой шли к гостинице «Тбилиси», что напротив нашей школы, рядом с Театром Руставели.
Народу – полным-полно. Всем хочется увидеть живьем Немировича-Данченко, Качалова, Книппер-Чехову, Тарханова и других.
Немирович-Данченко – это особая статья. То, что он тбилисец, знали все, но не всем было известно, что он воспитанник первой гимназии. «Наш!» – с гордостью говорили мы. Его фамилия украшала доску у входа в школу с именами выдающихся деятелей – выпускников гимназии и школы. Уточнить, в каком классе, в какой комнате, за какой партой он сидел и учился, так и не удалось. Вот мы и уверяли всех, что это было именно в нашем классе. За неимением опровергающих фактов, остальным приходилось нехотя соглашаться. Но мало кто знал тогда, что Немирович-Данченко родился рядом с моей деревней Натанеби, в селе Шемокмеди Озургетского района, где сейчас открыт Дом-музей. В юношеские годы все это, как мне казалось, возвышало меня над сверстниками. В глубине души я считал себя самым близким человеком высокого гостя.
Вот в дверях гостиницы появляется Владимир Иванович Немирович-Данченко. Было невозможно поверить, что ему 83 года. Подтянутый, весь какой-то «накрахмаленный». Быстрый шаг, стремительные движения. Тыльной стороной ладони часто поглаживает свою необычайной белизны бороду. Все в нем было необычно, не так, как у всех. Его встретили в дверях несколько человек и куда-то повели. Мы пристроились к сопровождающей его группе. Пересекли проспект, взяли чуть левее и, наконец, вошли… во двор нашей школы. Немировича, Качалова, Книппер-Чехову и других узнавали сразу, и этот короткий отрезок пути был пройден под непрерывные аплодисменты. Но, боже мой, куда же деваться нам, пропустившим уроки?! Мы уже во дворе школы. Устроились за мощной спиной самого Качалова.
Оказывается, первое, что попросил Немирович-Данченко, – посетить родную школу и найти дом, где он когда-то жил. Желание было удовлетворено лишь частично. Владимир Иванович походил по школе с несколько грустным видом, о чем-то поговорил с окружающими, иногда улыбаясь воспоминаниям. Уходя, он обернулся, еще раз взглянул на школу, глубоко вздохнул и удалился. А дом, где он жил, так и не нашли: его просто снесли по причине реконструкции городских улиц.
В те дни он был приглашен и в театральный институт. Руководство института решило устроить гостю пышную встречу. Отобрали самых красивых девушек с разных курсов и факультетов, одели всех в белые парадные платья. У каждой по гвоздике в руках, стоят такой живой аллеей по всей длине лестниц. Институт находился на самой верхотуре Театра Руставели, примерно на высоте шестого этажа. Естественно, тогда не было никакого лифта, и все чуть-чуть побаивались, не окажется ли этот парад-проход слишком большой нагрузкой для гостя. В институте быстро нашли выход из положения, отыскали решение «сценического куска». Каждая студентка, вручив гостю гвоздику, должна была подхватить под руку Владимира Ивановича и пройти с ним три шага, затем то же самое проделывала следующая, стоящая наискосок, затем другая и т. д. Репетировали долго, усердно и наконец добились четкой синхронности в движениях. Автором такого решения был Додо Алексидзе. Когда он прорепетировал все с начала до конца, сам «исполняя» роль Немировича-Данченко, все было сделано настолько хорошо, что руководство института с восторгом встретило «сдачу спектакля». Но удачно отрепетированный ход не всегда «срабатывает» на самой премьере. Когда Владимир Иванович вошел в здание института, он остановился как вкопанный, настолько красиво и необычно все выглядело. Белизна мрамора на ступеньках, стройные, как на подбор, красавицы в белых платьях, с белыми, красными, розовыми гвоздиками в руках… Он явно был ошарашен. Расцеловав первую пару девушек, пошел к лестнице. Его подхватили с обеих сторон. Через несколько шагов – снова гвоздики, и другая пара красавиц берет гостя под руку. Приближаясь к третьей паре студенток. Владимир Иванович резко остановился. Секундное раздумье – и, легко высвободившись от корректно и красиво навязанной помощи, развел руки в стороны, как бы показывая, что ни в чьей подмоге не нуждается, и быстро-быстро. моментами перепрыгивая через ступеньки, помчался вперед. Трудно передать, какими аплодисментами был встречен он в конце своего спринтерского «пролета». Задумка Додо Алексидзе была легко разгадана. И если находчивость Владимира Ивановича никого не удивила, то юношеская спортивная форма человека, разменявшего девятый десяток, не могла не вызвать восхищения. Ничего показного в этом не было. Кому и что должен был доказать Немирович-Данченко, перед кем ему нужно было покрасоваться?.. Это был спонтанный всплеск энергии вечно юного сердца…
В. И. Немирович-Данченко выступал с публичными лекциями в Доме офицеров. Мне очень трудно вспомнить сейчас подробности его бесед, но, как юноше, уже решившему стать артистом, мне запомнились некоторые его мысли, касающиеся актерского ремесла. Помнится его удивительное отношение к артисту. Профессию актера он ставил во главу угла всего театрального искусства. Теорией «трех секунд» он назвал свою позицию, утверждающую, что все в театре делается ради тех двух-трех секунд актерского взлета, которые покоряют зрителя. Из-за этих нескольких секунд ходит в театр народ. Из-за них существует здание театра, дирекция, оркестр, работают режиссеры, драматурги, художники, технический персонал, администрация. Идеалом театра назвал Немирович-Данченко точную и слаженную работу всех этих звеньев – от автора пьесы до рабочего сцены, – сосуществующих ради этих секунд взлета актерского гения. Как это не вяжется с принципами построения театра, проповедываемыми некоторыми современными режиссерами, где артист отбрасывается на второй план, где предпочтение отдается тому, кто меньше выделяется своей самобытностью и дарованием, кто покорнее, податливее, задает как можно меньше вопросов.
Каждый шаг Немировича-Данченко, каждое его выступление было в центре внимания театральной общественности, но все с особым интересом ждали его оценок спектаклей грузинских мастеров сцены. Нам было что показать и чем удивить, во всяком случае, так казалось.
Наконец, он побывал в Театре Руставели, затем и в Театре Марджанишвили.
Владимир Иванович несколько раз смотрел руставелевскую постановку «Отелло». Ему очень понравился и спектакль в целом, и особенно Акакий Хорава, о котором он не раз говорил, что это лучший из всех наших Отелло и что это не просто талантливо сыгранная роль, а целое явление в театре.
После завершения одного спектакля Немирович-Данченко, по свидетельству очевидцев, встретился с исполнителем главной роли, сердечно поздравил его, а через минуту, глубоко задумавшись, сказал:
– Я вот прожил три жизни и до сих пор не могу понять, что это такое: «Она меня за муки полюбила, а я ее за состраданье к ним!»
Тогда Акакий Алексеевич стал рассказывать о том, что он вкладывает в эти слова, как он понимает этот знаменитый монолог Отелло перед сенаторами.
Немирович-Данченко ходил по комнате, слушал с большим вниманием.
– Очень интересно! – воскликнул он, когда Хорава закончил. – Я об этом и не думал. – И, подойдя к актеру, поцеловал его.
Между прочим, не только Немирович-Данченко – все наши «старики» единодушно считали, что Хорава в роли Отелло достигает подлинных вершин сценического искусства. Качалов, например, заявил, что не видел таких Отелло ни у нас, ни среди гастролеров».
2 сентября 1942 года правительство организовало быстрый перелет Немировича-Данченко в Москву – как только стало известно о провале генерального наступления на Москву, Владимир Иванович принял решение о немедленном возвращении: МХАТ требовал его личного внимания и присутствия. На этот раз Тбилиси простился с Немировичем-Данченко навсегда: 25 апреля 1943 года его не стало…
В 1958 году в Озургети торжественно отмечали 100-летие со дня рождения Владимира Ивановича Немировича-Данченко. В юбилейные дни было принято решение назвать одну из улиц города именем великого режиссера, что и было сделано. И до сих пор в Озургети есть улица Немировича-Данченко.
В 1983 году в селе Шемокмеди состоялось открытие дома-музея и памятника Владимиру Немировичу-Данченко (скульптор – Анзор Гомартели). Надо сказать, что для этого правительство выделило 540 тысяч рублей – огромную по советским временам сумму.
По одним данным, музей устроили в доме князя Антона Думбадзе, где в свое время квартировал служивший на Кавказе подполковник Иван Васильевич Немирович-Данченко с семьей и где родился его младший сын – Володя. По другим сведениям, в доме Думбадзе открыть музей не удалось – там уже не жили потомки Думбадзе, он принадлежал другим людям, которые не собирались расставаться со своей недвижимостью. Поэтому для музея выбрали дом, расположенный ниже Шемокмедского монастыря, – округлое здание с куполом, на каменных столбах, с очень высокими потолками, красивыми дверями и каменными ступенями. В музее устроили камерный зал – оснащенный современной техникой небольшой театр, установили рояль. Ко дню открытия организовали выставку, посвященную жизни и творчеству Немировича-Данченко.
Открытие музея надолго запомнилось всем его участникам, ведь в Шемокмеди прибыли именитые гости: Народная артистка СССР Ангелина Степанова, Народный артист России Владимир Андреев и композитор Василий Немирович-Данченко, внук великого режиссера. Добавим, что в 1966 году Василий Михайлович был приглашен во МХАТ концертмейстером. Затем заведующий музыкальной частью театра Петр Славинский предложил молодому музыканту попробовать себя в качестве дирижера. В итоге Немирович-Данченко стал главным дирижером театра, писал музыку ко многим спектаклям МХАТа, в том числе к знаменитому «Иванову» Олега Ефремова. После раздела МХАТа в 1987 году Немирович-Данченко остался с Олегом Ефремовым, и вот уже на протяжении многих лет является заведующим музыкальной частью МХТ имени Чехова. В 1993 году он впервые вышел на сцену – сыграл главную роль в спектакле-концерте «Семь жизней Немировича-Данченко», посвященном его деду. Кроме того, он исполнил роль Па в спектакле Кирилла Серебрянникова «Человек-подушка».
А тогда, в знаменательный день открытия Дома-музея в Шемокмеди в 1983 году, гости передали в подарок музею много ценных экспонатов, связанных с именем Немировича-Данченко, и они стали настоящим украшением экспозиции. В Озургетском театре (тогда он именовался Махарадзевским театром имени А. Цуцунава) состоялся вечер с участием российских и грузинских театральных деятелей.
Самое важное заключалось в том, что церемонией открытия дома-музея контакты между Озургети и Москвой не закончились. Очень скоро творческая группа МХАТа в составе режиссера-постановщика Владимира Салюка, заведующего музыкальной частью МХАТа Василия Немировича-Данченко, главного художника Московского театра оперетты Петра Кириллова осуществила на сцене Озургетского театра постановку спектакля «Без вины виноватые» А. Островского. В роли Кручининой выступила Народная артистка России Светлана Коркошко. Затем последовали гастроли Озургетского театра в Москве. В здании МХАТа на улице Москвина коллектив из Гурии показал два спектакля – «Без вины виноватые», в котором выступила Светлана Коркошко, и «Здравствуйте, люди!» – инсценировку Котэ Ниникашвили по повести Нодара Думбадзе «Я, бабушка, Илико и Илларион» в постановке Василия Чигогидзе.
Казалось, ничто не предвещало беды. Но она все-таки произошла – в 1990 году, во времена правления Гамсахурдия, дом-музей прекратил свое существование: указом Кабинета министров Грузии музей Озургети был ликвидирован, а его имущество и экспонаты переданы в центральный музей города. Что касается памятника Немировичу-Данченко, то в одну «прекрасную» ночь бронзовый монумент просто бесследно исчез.
А теперь – о главном. Кто-кто, а «Русский клуб» до сих пор не смирился с утратой дома-музея великого режиссера. Еще в октябре 2004 года Союз выступил с инициативой восстановления дома-музея Немировича-Данченко в Шемокмеди – президент «Русского клуба», директор Тбилисского русского драматического театра имени А. С. Грибоедова Николай Свентицкий озвучил это предложение на форуме творческой интеллигенции соотечественников «Русский язык как фактор сохранения национального наследия и межнационального общения» в Санкт-Петербурге. Затем Свентицкий специально встретился с председателем Союза театральных деятелей России Александром Калягиным и вновь поделился своей инициативой, которая была горячо поддержана.
Смысл предложения «Русского клуба» состоит не только в том, чтобы восстановить дом-музей режиссера – оно гораздо шире. На базе музея можно было бы создать культурный центр – комплекс, включающий в себя и музей, и театр, и гостиницу. Более того, Озургети мог бы стать местом проведения Международного театрального фестиваля монодрамы (или камерных спектаклей) имени Немировича-Данченко. Надо ли уточнять, какую роль подобный проект сыграл бы и для региона, и для страны, и для расширения русско-грузинского культурного пространства в целом?
В какие только двери (и сколько раз!) не стучался «Русский клуб» за эти годы. Но, как говорится, воз и ныне там.
|
