В стенах уютного старинного особняка на улице Галактиона, 20 прошла жизнь трех поколений старинного дворянского рода Смирновых. С 80-х годов XIX века здесь бережно сохранялась обстановка выдающегося петербургского литературного салона Пушкинской эпохи. Портреты его хозяйки висели на стенах, на шкафу стоял мраморный бюст Александры Осиповны Смирновой-Россет, фрейлины двух императриц, музы поэтов и художников, мемуаристки. На консоли лежал футляр из-под камер-юнкерской шляпы – когда-то такую же вместе с мундиром Смирновы подарили Пушкину… А это распятие, рядом с киотом, было подарено Петром I. Скромная серебряная табакерка с барельефом Екатерины II напоминала о близости к императорскому двору еще в XVIII веке. Каждая вещь в семейном собрании была частью истории. Истории государства, культуры, общественной жизни. Но кроме сохранения уникального наследия Смирновы сумели невозможное.

Этот сын украинца и армянки, родившийся в Грузии, ощущал себя русским и, по сути, был таковым, войдя в историю как реформатор целого пласта российской культуры. А конкретно – театра. Создатель новой эпохи в этом виде искусства прожил большую жизнь, вместившую несколько исторических эпох – от крепостного права до Второй мировой войны. И первым шагом к театру стало его тифлисское детство, давшее миру кулис одного из двух корифеев, чьи имена сейчас звучат неразрывно. Владимиру Немировичу-Данченко, соратнику Константина Станиславского, судьба уготовила провести в Грузии два полярных периода его долгой жизни – взросление и старость. Говоря о том, какой именно грузинский город стал местом рождения великого русского режиссера, одни его биографы называют Тифлис, другие – Поти, третьи – Озургети. Последнее ближе всего к правде, но и это – неточность. Владимир Иванович увидел свет в гурийской деревне Шемокмеди рядом с последним из перечисленных городов. Каким же ветром занесло туда его отца Ивана Немировича-Данченко – потомка одного из запорожских казаков, получивших дворянство после того, как Богдан Хмельницкий даровал им поместья за битвы с поляками? Ведь его род вписан в родословные книги далеких от этих мест Казанской и Черниговской губерний. И во второй из них, в селе Кневичи Новозыбковского уезда у отца будущего режиссера даже было небольшое поместье. Сыгравшее трагическую роль в его судьбе.

Для Владимира Маяковского Грузия — гораздо больше, чем просто место, откуда он родом. Это и якорь, и парус. И манок, и маяк. И островок, и вселенная. «Где тебе хорошо, там и отечество», — сказал один поэт. Другой добавил: «Где тебе хорошо, но и где от тебя хорошо». Для Маяковского Грузия всегда была отечеством. «Разобраться в прошлом сложно, — писал Виктор Шкловский. — Но изменилось ведь и прошлое. Мы в долгу перед Владимиром Маяковским — щедрым, смелым, красивым человеком, человеком такого роста, что он мог бы шагать через стулья… Есть новые земли. Есть новые ритмы. Есть будущее, и оно не стирает нас, как стирают мокрой тряпкой меловую надпись с черной доски. И потом мы живем на Новой Земле, и несправедливы к ней». Маяковский вот… поищем ярче лица, — Недостаточно поэт красив. Крикну я вот с этой с нынешней страницы: не листай страницы! Воскреси!

Мы живем в стране мифов и легенд. Одним из таких прекрасных мифов давно уже стала народная артистка СССР Наталья Михайловна Бурмистрова. Само звучание этого имени рождает у тбилисцев множество волнующих воспоминаний, ассоциаций, ощущений. Потому что Бурмистрова – это красота, обаяние, стиль. Бурмистрова – это талант, вдохновение, жизнелюбие. Бурмистрова – это Театр… Она действительно стала городской легендой, неотделимой частью грузинской культуры, национального образа страны, который невозможно представить без этнического многоголосия, культа театра и красоты… И она, очаровательная, талантливая, навсегда привязавшаяся к Грузии, некогда встретившей ее ласковым солнцем, доброжелательными улыбками и восхищенными взглядами… Трудно писать о личности, с которой была связана нежными, дружескими отношениями. Кто-то может увидеть в посмертных откровениях проявление тщеславия, желания примазаться к славе знаменитости. Да и самому как-то неловко говорить о близком, родном человеке…

Литература о пребывании Грибоедова в Грузии необозрима. И не только потому, что, как писал поэт и драматург Давид Эристави (Эристов), «ни один русский писатель не был связан своей личной жизнью, общественной, литературной и государственной деятельностью с Грузией так, как автор «Горя от ума». Масштаб личности создателя неувядаемого произведения – вот что вызывает восхищение, а деятельность его по сей день во многом загадочна и становится предметом подчас острых и длительных дискуссий. В особенности это касается его проекта «Российская Закавказская компания». Тем не менее выдающийся грузинский поэт поэт Гогла Леонидзе справедливо писал: «Смело можно сказать, что Грибоедов раньше и глубже Пушкина и Лермонтова изучил жизнь Грузии, ее прошлое, биение ее сердца…». Но наш рассказ начинается с попытки прояснить первопричины возникновения интереса главного его героя к сцене, к театру. Интереса, воплотившегося в создание произведения неопределенного жанра, но определенно бессмертного, что уже доказано веками. А первопричина эта, как предполагает князь Д.Г. Эристов (Эристави), кроется в детских годах. И вот почему:

Героиня нашего рассказа Александра Костюрина-Тавадзе – художник редкостного дара была яркой личностью, со сложной судь бой, в которой скрестились дарованный свыше самобытный талант, независимость характера и жестокие обстоятельства времени. Эта постреволюционная эпоха вошла в историю канувшей в прошлое страны, по определению Осипа Мандельштама, как век-волкодав. Возможно, именно эти обстоятельства и стали причиной того, что в биографии нашей героини так много белых пятен. Александра Григорьевна никому, даже самым близким людям, не рассказывала о том, сколько и какие драмы выпали ей в удел. Точную формулу подобного поведения дал выдающийся грузинский философ Мераб Мамардашвили: «Это особого рода трагизм, который содержит абсолютный формальный запрет отягощать других, окружающих, своей трагедией».