19 июля – день рождения Вахтанга Кикабидзе, народного артиста Грузии, заслуженного артиста Украины, лауреата Государственной премии СССР, лауреата Государственной премии Грузии. Вспомним замечательное интервью Андрея Белявского, опубликованное в свое время в журнале «Русский клуб». *** С годами все чаще тревожит память: проснешься ли, когда чуть брезжит рассвет, или ворочаешься, пытаясь уснуть, из прекрасного, туманного далека почудятся вдруг родные голоса, вспомнятся старые друзья, беззаботное детство, побегут знакомые до боли кадры на фоне «саундтрека» с тогдашней музыкой из громкоговорителя, шумными диалогами соседей, треньканьем трамваев… Словно стрекочет старенький проектор с хроникальным фильмом «Вся моя жизнь»… В холле красивого и уютного дома – легкий полумрак, тишина. Большой камин в этот летний зной лишь напоминает о радости семейных посиделок в холодные зимние вечера. В подернутых грустью глазах Бубы порой проскальзывает улыбка, неспешный рассказ перемежается то вздохом, то смехом, и ревниво прислушивается к голосу хозяина старинный резной буфет… — Детство и молодость у нашего поколения сладкими не были, но все равно (вздыхает), когда вспоминаешь какие-то вещи, — счастье какое-то было! Чтение при керосиновой лампе, вместо паркета — цементный пол, печка железная… И была духовность. Люди друг друга любили, поддерживали. Соседи были соседями. Когда вспоминаю те времена, — такое ощущение, что праздник ушел уже давно. Потому что сегодня – и город не тот, и люди не те, наверное… Очень много персонажей было в тех домах, – это были такие общаги, где прошла моя юность, молодость. Удивительные были люди! В первом нашем доме (на бывшей улице Дзержинского, 10, – там жил режиссер Котэ Марджанишвили) сколько национальностей было, – грузины, русские, армяне, евреи, курды, ассирийцы… И удивительно, лет до 8-9 я даже не знал, что они не грузины — все хорошо по-грузински говорили. Потом только узнал, что Петик – армянин, Яшка – еврей… В наш двор приходили нищие, которые не просили, они зарабатывали. У них свои спектакли были, мы все тексты знали наизусть, но смотрели – как в первый раз. На балконах собиралась галерка, во дворе был партер, потом шел амфитеатр – окна первого этажа. Мы тоже решили сделать спектакль о войне. Мне доверили роль Сталина, а моему другу Мерабу досталась роль Гитлера. Притащили ящики, соорудили сцену, с помощью старших сделали занавес, афишу нарисовали, на которой написали: «Афиша» (смеется). Был такой дедушка Тариэл на нашем балконе, бывший военный, его все уважали, потому что выправка у него была такая. Строгий был человек, но справедливый. И вот утром в день спектакля (я не смог уснуть и очень рано вышел на балкон, а ребят еще не видно было) он вдруг говорит мне: «Привет, Сталин!» Я говорю – здравствуйте, дедушка Тариэл. А где, говорит, Гитлер? Я говорю – наверно, спит. Ты, говорит, его разбуди, а то так всю войну может проспать! (Смеется). Дворы были, улица была, – многое, что в нас хорошего есть, мы от улицы взяли. И улица тогда другая была. Помню, мы услышали, что где-то живет наркоман, и думали, что у него, наверно, три головы или шесть ног. Поехали специально в Сабуртало на него посмотреть, – какой-то несчастный был человек, худой, больной… И когда сегодня идешь по улице, редко, чтобы молодые ребята посмотрели на девушек, у всех какие-то другие заботы появились – деньги, бизнес, где работу найти. И когда говорят о девушках, называют их «телками». Тогда, в то голодное время, этого не было. Жизнь была рванная, дранная, но красивая… А потом все, как у многих ребят: собирались по вечерам с гитарой в подъездах и пели. Многое потом было – я перепел во всех самодеятельных коллективах Тбилиси. Был Иняз, откуда я сбежал со второго курса (понял, что там ничему не научусь, потому что времени просто не хватало) и решил пойти пробоваться в филармонию – был почему-то уверен, что без меня эстрада что-то теряет. Тогда были худсоветы (и это было хорошо, потому что такого «ширпотреба» не было, как сейчас), и меня забраковали, сказав, что у меня хриплый голос, и «это отдает загнивающим Западом». Тогда на экраны вышел фильм «Поет Ив Монтан». И меня вдруг вызвали в филармонию, сшили серый костюм, достали водолазку – все как у Монтана. Это был 59-й год, и с тех пор я на профессиональной эстраде. Потом был квартет «Диэло», с которым Буба впервые выехал за границу. Потом позвали к себе орэровцы, с ними он объездил все пять континентов. В 66-м году Николай Санишвили пригласил его сниматься в фильме «Встреча в горах», и показалось – все, начинается кинокарьера. Но четыре года никто никуда не звал, и он решил, что это не его дело. И вдруг – звонок с «Мосфильма»: Георгий Данелия будет снимать фильм «Не горюй!» и хочет пробовать Кикабидзе. А «Орэра» собирался в Турцию (страна НАТО, там стоял 6-й американский флот, и попасть туда было сложнее, чем в Париж, — это сегодня ездят, куда хотят). Первая их встреча в гостинице «Сакартвело» не была очень теплой, были еще встречи в известных тбилисских домах, Данелия уехал, «Орэра» отправился в Турцию. А потом был срочный вызов в советское посольство, телеграмма от директора «Мосфильма», На открытии звезды 56 отца Владимира Познера, об утверждении Вахтанга Кикабидзе на роль Бенджамена Глонти. Эта роль и стала началом кинокарьеры артиста. Параллельно росла популярность Кикабидзе-певца. — В 1975 году меня попросил помочь руководитель госоркестра Грузии «Рэро», мой старший друг Константин Певзнер, – ему уже трудно было одному возить на гастроли большой коллектив. Сделали шоу-программу «В кругу друзей Вахтанга Кикабидзе», я поехал с ними. Потом Котик заболел, скончался, я уже не мог коллектив бросить, и меня попросили стать худруком. — А потом настали «новые времена»… — Да. (Вздыхает) В апреле 89-го мы были на гастролях на Северном Кавказе. Седьмого я позвонил домой, и супруга сказала, что у нас молодежь начала голодовку у Дома правительства. А когда я позвонил десятого из Майкопа, слышу – жена плачет. Тогда мы впервые узнали, какая трагедия произошла в Тбилиси. Я сорвал гастроли, очень сложно было ехать, — никакой транспорт не ходил в нашу сторону. Нас привезли на двух «Икарусах» два водителя-чеченца, все-таки они горцы, смелые люди. 16 часов ехали молча, никто не мог себе представить, что в Тбилиси произошло. Когда в Мцхета увидели первые бэтээры, — поняли, что все серьезно. С 89-го года я пять лет не пел. И не мог уехать, хотя