О ВЫСОЦКОМ В ГРУЗИИ

Я упустил прекрасный шанс сфотографировать получше Параджанова с Высоцким. Они ненадолго встретились в фойе театра перед спектаклем, и Высоцкий обещал прийти к Сергею на следующий день. Параджанов тут же при всех заявил, чтобы никто к нему не смел приходить. Я, как подобает ученику, послушался.

У Сергея был роскошный вечер, было как всегда много народу, Высоцкий пел под гитару… Все это, к сожалению, никто не снимал, и видео тогда было редкостью.

На следующий день Сергей сурово спросил меня: «А ты чего не пришел?» — «Вы же сами, Сергей Иосифович, просили не приходить»,— простодушно ответил я. «Ну и дурак!» — было в ответ.

Дело было летом 1984. Сергей Параджанов доснял и смонтировал свой фильм «Сурамская крепость» и давал импровизированные премьерные показы в малом просмотровом зале киностудии для жаждущих приобщиться местных гурманов и избранных приезжих. Наутро после одного из таких просмотров и последовавшего застолья дома у режиссера, помогаю маэстро мыть посуду на веранде против известной «фрески» «Танцующие курды». Жарко, и мыть посуду в совсем не приспособленных к этому условиях – занятие пренеприятное. Но надо. Мурлычу себе под нос что-то душевное, вроде: «Гоп со смыком» или «С одесского кичмана сорвались два уркана»

– О! – оживляется Сергей, – конечно же, как банальный интеллигент областного масштаба, поешь блатные песни под гитару.

– Могу и спеть.

– А сботать по фени?

– Можно возродить юношеский опыт.

– Вот слушай – сценарий и постановка – мои. Бреем тебя наголо, расписываем наколками – это будут шедевры, которые потом сможешь смыть, а хочешь – распишем по-настоящему. Легенда такая: ты сын фронтового генерала, репрессированного после войны. Мать не перенесла горя и сошла в могилу. Ты остался с бабушкой. Бабушка больна, денег на хлеб и лекарства нет. Твой персонаж идет воровать, идет на срок, становится честным вором, крупным авторитетом. Сейчас он (то есть ты) в побеге, скрывается, приехал ко мне – мы вместе сидели… Я ставлю тебе образ и делаю реноме. Нас приглашают в роскошные светские салоны, ты поешь блатату и рассказываешь истории из своей трудной жизни – я научу какие… Роскошные столы, благосклонность потрясающих женщин… Неделю-другую, потом исчезаешь… Идет?

Эдакий перформанс на пару недель в постановке гениального Параджанова и в моем исполнении. Конечно, соблазнительно. Но ведь некогда. И до артистических ли мне авантюр?

– Разумеется, интересно… – говорю, – а, может, я буду петь свои песни. Разве не лучше – вор в законе еще и бард – загубленный талант… Назначьте прослушивание – покажу материал.

Маэстро, задумавшись, щелкает, по своему обыкновению, языком.

– Миша, смотри мне прямо в глаза, – эта мизансцена означает, что игровые условности отменяются и речь пойдет по существу. – У меня был близкий друг, лучший бард Советского Союза, Володя Высоцкий, слышал о таком? – Разумеется, слышал. – Так вот, Володя был человек очень тонкий и избегал при мне петь. Он знал, что его я очень ценю, но мне не нравятся его песни… Правда, был один случай… Суренчику удалили гланды. Очень неудачно. Все врачебные средства исчерпаны, медицина развела руками, говорит, если молодой организм справится, то, возможно, и выживет – нужны положительные эмоции… Он в Киеве – я в это время в Москве. Кризисная ночь – даже доехать не успеваю. Володя с Мариной как раз были у меня. «Чего, – спрашиваю по телефону, – ты очень-очень хочешь? Володя с Мариной, – говорю, – шлют тебе привет…» «Пусть Володя мне споет». Володя тут же съездил за гитарой и всю ночь до утра пел ему по телефону. Суренчик, как ты знаешь, до сих пор жив.

Вы все знаете его, как крикуна и горлопана, а он был совсем другим человеком, очень глубоким человеком был, он умел гениально молчать. Молчал он гениально… И умер гениально – вовремя. Это надо уметь – уйти вовремя… Как и Гагарин, кстати.